Мы поедем в час, который
волны света на эмали
переводит в день безмерный,
подключая светофоры
к худшему, что мы отняли,
пересчитывая нервы.

В даль вползём: любого вида
то гнушаясь, то нисколько,
и витрины лихорадит;
мозг немного атлантида,
жмёт спасательная койка,
фальшь в пружинящей руладе.

Это мы ли ночью зимней
кальку тусклую курили,
море бредило крещендо?
Пахло гнилью и резиной –
пахло счастьем, в рваность линий
уместившимся зачем-то.

Сколько дней уж я не помню
порываюсь через волю
не вернуться в это думой;
ветки тянутся не к корню,
сейф горит назло паролю,
грабли вместо семиструнной.

Снова в сутках слепнет способ –
ясновиденья и меры
знания, но ты не комкай
что осталось. Жизнь без спросу
тем даёт, кто больно смелы;
наша – тощая котомка.

Прогрессирует терпенье
в электричество рекламы,
страсть скромней теперь, чем трата;
ничего-то ты теперь не
купишь. Те же, кто упрямы,
смотрят будто воровато.

Ах в нулях немалый профит,
скоро полночь, я уверен,
хоть мы только что продрали
очи. Взгляд обычно ловит
взгляд; высокомерный терем.
Ставни – сносит, трали-вали.

Но из сердца нож не надо
вынимать, покуда блещет:
не в столе же метить в ластик.
Грех уныния из ряда
прёт вперёд, а также резче:
он настиг нас, ибо настиг.

Эй, невиданные третьим
оком лютые чащобы!
что покой, что суматоха:
нам аукнется. Ответим.
Только жалобно. Ещё бы
не ответить. Слышно – плохо.