1.

По всему, того стоило. Ничто больше
не прикидывается предзнаменованьем; добро.
Теперь я вершитель чуши, заправский боже,
о лишь бы тупить хитро.

 

Кажется, деревья тихо идут; уходят.
И что тихо ослабевает трёхмерный жим.
И никто не предъявит во всей природе
доказательств, что жив.

 

Вероятно, очень остроумные духи ратовали
за правило оплачивать не в тугриках, так в тенге
смехотворность ошибок и миллион раз далековатые
упоминания о тебе.

 

Так вот же теперь моя мелочь, гнутая по ребру! –
и листья в чаше фонтана скрывают предтеч,
лужи подёрнулись: уже не начать игру
в возвращенье, но в ни о чём речь.

 

Как простуда начальная нежна
разница наша. Мечтательно жуя и давясь,
над нею облако, оно выдыхается без окна;
всё одно заколотого на сатин и бязь.

 

2.

Проводив до парковых ворот, в воздух всё-таки не врезался.

Я замечаю, что молчу.

Выдолбить бы мне аппликатуру и громыхнуть бы чем-нибудь

настырным, беглым и силовым; и выворачивает.

Я мог чему-то прежде даже и противиться, и как забудь.

А в дверном филёном коробе, который повело,

не возлюбленный, преступно юный, мешкает, а застревает

дохлая идея чёрных дыр.

Вы заметить бы могли, что я таращусь,

что в нерешительном миллиметре от Вас – алмазное сверло, но мир не починяет оно.

Будем ли и мы среди засуженных, когда всё ясно будто этот гадский день.

Не смертельно не заметить, как мечты однажды перемкнёт причастными к нам быть.

Можно только если одолевать ритм –

да и то, мягко говоря.