Примерно час, который я бы мог – сберёг:
доверчиво и яро.
Оставьте свою правду, фонари.
Коль каблуком растоптанных серёг
не подберёт гитара,
то сам и говори.

О том, как непокорный яхтный лак
сияет бухте дальней,
как отвернуться невзначай при встрече в горький миг,
как сострадать толпе зевак,
приставленных не к самой из волшебных спальне,
где ты опять в возне возник.

Так сонно и стремительно внутри
будильника, его не помню цвета;
сижу над ним, что провинившаяся цифирь.
Какую мысль сейчас ни примудри –
не очень-то поможет это
в приручении душевных, между прочим, гирь.

Я плыл бы через сон, как тот ясон, намного
более вперёд, чем круглая земля умеет доказать,
и что ж.
Схожу уже. Ни предвкушенье, ни тревога
меня не ждали: разве можно за день
привыкнуть ждать того, кто и не больно ведь пригож.

Подозреваю, где-то здесь рассвет рассредоточен;
виниться в этом тоже, в общем, тянет, но не столь,
чтоб на карачках порабощать его частицы с очень
нехорошим пылом и хоронить их в стол.